Феномен Пиноккио, или о крамольных детских стишках, «Умирающем лебеде» и причудах культурного опыта

Скажите, дорогие читатели, что вам подсказывает жизненный опыт? О чем эта детская сказочка? На всякий случай процитирую целиком, вдруг кто не помнит.

«Тараканище» — Чуковский Корней Иванович

Часть первая

Часть вторая

Ехали медведи На велосипеде. А за ними кот Задом наперёд. А за ним комарики На воздушном шарике. А за ними раки На хромой собаке. Волки на кобыле. Львы в автомобиле. Зайчики В трамвайчике. Жаба на метле… Едут и смеются, Пряники жуют. Вдруг из подворотни Страшный великан, Рыжий и усатый Та-ра-кан! Таракан, Таракан, Тараканище! Он рычит, и кричит, И усами шевелит: «Погодите, не спешите, Я вас мигом проглочу! Проглочу, проглочу, не помилую». Звери задрожали, В обморок упали. Волки от испуга Скушали друг друга. Бедный крокодил Жабу проглотил. А слониха, вся дрожа, Так и села на ежа. Только раки-забияки Не боятся бою-драки: Хоть и пятятся назад, Но усами шевелят И кричат великану усатому: «Не кричи и не рычи, Мы и сами усачи, Можем мы и сами Шевелить усами!» И назад ещё дальше попятились. И сказал Гиппопотам Крокодилам и китам: «Кто злодея не боится И с чудовищем сразится, Я тому богатырю Двух лягушек подарю И еловую шишку пожалую!» «Не боимся мы его, Великана твоего: Мы зубами, Мы клыками, Мы копытами его!» И весёлою гурьбой Звери кинулися в бой. Но, увидев усача (Ай-ай-ай!), Звери дали стрекача (Ай-ай-ай!). По лесам, по полям разбежалися: Тараканьих усов испугалися. И вскричал Гиппопотам: «Что за стыд, что за срам! Эй, быки и носороги, Выходите из берлоги И врага На рога Поднимите-ка!» Но быки и носороги Отвечают из берлоги: «Мы врага бы На рога бы. Только шкура дорога, И рога нынче тоже не дёшевы», И сидят и дрожат Под кусточками, За болотными прячутся Кочками. Крокодилы в крапиву Забилися, И в канаве слоны Схоронилися. Только и слышно, Как зубы стучат, Только и видно, Как уши дрожат. А лихие обезьяны Подхватили чемоданы И скорее со всех ног Наутек. И акула Увильнула, Только хвостиком махнула. А за нею каракатица — Так и пятится, Так и катится.

Вот и стал Таракан победителем, И лесов и полей повелителем. Покорилися звери усатому. (Чтоб ему провалиться, проклятому!) А он между ними похаживает, Золоченое брюхо поглаживает: «Принесите-ка мне, звери, ваших детушек, Я сегодня их за ужином скушаю!» Бедные, бедные звери! Воют, рыдают, ревут! В каждой берлоге И в каждой пещере Злого обжору клянут. Да и какая же мать Согласится отдать Своего дорогого ребёнка — Медвежонка, волчонка, слоненка,- Чтобы несытое чучело Бедную крошку замучило! Плачут они, убиваются, С малышами навеки прощаются. Но однажды поутру Прискакала кенгуру, Увидала усача, Закричала сгоряча: «Разве это великан? (Ха-ха-ха!) Это просто таракан! (Ха-ха-ха!) Таракан, таракан, таракашечка, Жидконогая козявочка-букашечка. И не стыдно вам? Не обидно вам? Вы — зубастые, Вы — клыкастые, А малявочке Поклонилися, А козявочке Покорилися!» Испугались бегемоты, Зашептали: «Что ты, что ты! Уходи-ка ты отсюда! Как бы не было нам худа!» Только вдруг из-за кусточка, Из-за синего лесочка, Из далеких из полей Прилетает Воробей. Прыг да прыг Да чик-чирик, Чики-рики-чик-чирик! Взял и клюнул Таракана, Вот и нету великана. Поделом великану досталося, И усов от него не осталося. То-то рада, то-то рада Вся звериная семья, Прославляют, поздравляют Удалого Воробья! Ослы ему славу по нотам поют, Козлы бородою дорогу метут, Бараны, бараны Стучат в барабаны! Сычи-трубачи Трубят! Грачи с каланчи Кричат! Летучие мыши На крыше Платочками машут И пляшут. А слониха-щеголиха Так отплясывает лихо, Что румяная луна В небе задрожала И на бедного слона Кубарем упала. Вот была потом забота — За луной нырять в болото И гвоздями к небесам приколачивать!

Родители (спасибо им!) воспитывали меня на русской детской литературе, и эту сказочку я, конечно же, знал. Другое дело, что знал-знал да забыл, помнил только общее впечатление. В детстве я, как водится, особо не задумывался, о чем стишата. Мол, и так ясно: если перевести на язык взрослых, то – о трусости и о смелости, о великой силе наглости и запугивания, об умении и неумении непредвзято оценить обстановку и реальную опасность, о мнимой безнаказанности. В общем, поучительная сказка, как множество других.
А когда вспомнил отдельные моменты уже во взрослом возрасте, меня как обухом по голове стукнуло: как можно было в советское время так прозрачно намекать на Сталина, репрессии, культ личности? Как Чуковский посмел? Ладно – как посмел. Как уцелел после этого? Это ведь все же не такая величина на международной арене, как, скажем, Сергей Прокофьев (тоже шалил, между прочим), Дмитрий Шостакович или даже Борис Пастернак. Вот с этим потрясением я и жил некоторое время, все думал, вот руки дойдут – и выясню, как же он такое написал и остался в живых. И родители мои с тем же жили, кстати. И знакомые тоже – в общем, много взрослых людей.

И тут – новое открытие

Сказочка-то написана в черт-те каком году. А именно, в 1923. Сталин еще у власти не побывал и простые люди, в числе которых и Корней Чуковский – замечательный литературный критик, поэт и художественный переводчик – о нем ничего не знали. До ужасающих художеств тирана еще оставались годы.
Иными словами, по задуманному содержанию «Тараканище» ничем особо не отличается от «Мухи – Цокотухи» (1924 г.). Ну, разве что в этой последней акцент ставится скорее на предательстве и подлости. Очень жизненная ситуация. Но по большому счету – все о том же. Вот, напоминаю: https://istihi.ru/chukovskij/mukha_cokotukha.
В общем, вот такие кренделя выкидывает с нами наш собственный культурный опыт. Иной раз недолго и перемудрить в толкованиях.

«Умирающий лебедь»

Приведу еще один пример – совсем, что называется, «из другой оперы».
Этот номер, думается мне, известен всем любителям балета. На всякий случай напомню:
https://www.youtube.com/watch?v=ou6rlB7n9to
Это запись с первой исполнительницей, великой Анной Павловой. Качество видео ужасное, конечно (если совсем уж невыносимо, можно посмотреть Майю Плисецкую или Ульяну Лопаткину).
Как бы там ни было, хореография Михаила Фокина великолепно ложится на музыку, кажется органичной и убедительной, будто бы вытекающей из нее.

Кто убил лебедя?

Хореографическая миниатюра была создана великим Михаилом Фокиным специально для Анны Павловой на музыку одной из пьес «Карнавала животных» Сен-Санса – юморного такого, шуточного цикла для не совсем стандартного инструментального ансамбля (2 фортепиано, ксилофон, стеклянная гармоника, две скрипки, виолончель, контрабас, флейта и кларнет).
Чего только нет в этом цикле – тут и Куры и Петухи, и Черепахи, исполняющие в ужасающе медленном темпе знаменитый веселый и заводной «Канкан» Оффенбаха (из оперетты «Орфей в аду»), и Слон, старательно и неспешно выводящий на контрабасе тему стремительного, летящего Скерцо из «Сна в летнюю ночь» Мендельсона, и Кенгуру, и загадочные «Персонажи с длинными ушами» (как есть, вылитые ослы), и Ископаемые (играющие среди прочего «Пляску смерти» того же Сен-Санса), и даже – вот язва! — начинающие пианисты (выходит, их тоже можно в зоопарке показывать? или как еще это понимать?).
И вот среди всего этого – лирическая и вполне серьезная (в том смысле, что просто не смешная, не карикатурная) пьеса «Лебедь» с солирующей виолончелью. Заметьте – просто «Лебедь», а никакой не «Умирающий лебедь». Идея умирания хрупкого и прекрасного создания – это нечто, что было привнесено в оригинальный замысел автора другим человеком, Фокиным.
Хореографический номер был поставлен при жизни Сен-Санса, несравненная Павлова совершила с ним триумфальное шествие по всему миру. И композитор, говорят, видел «Лебедя» в исполнении Павловой. Достоверной информации о его реакции я не нашел (т.е. есть совершенно разные версии, и все без ссылки на источники), но факт тот, что вето он на эту интерпретацию не наложил.

Как к этому относиться?

Признать, что имеет место искажение замысла и смысла произведения, происходящее под влиянием культурного опыта читателя/зрителя/слушателя? То есть, признать, что произведению зачастую приписывается тот глубокий иносказательный смысл, которого там отродясь не бывало?
А может быть, этот смысл действительно заложен в произведении? Может быть, в данном случае – с «Тараканищем» — острое чутье поэта опередило события, прозрело будущее?

А в случае с «Лебедем» — быть может, Фокин раскрыл трагический потенциал лирической пьесы, который Сен-Санс даже не осознавал? Может, не такая уж это и грубая отсебятина?
Кстати, бесспорный голый факт: из всех пьес «Карнавала» безусловно популярной и общеизвестной остался только «Лебедь». И кто знает, какая судьба постигла бы это произведение, если бы не Фокин с Павловой?
Кстати – тоже голый факт: Сен-Санс при жизни вообще не собирался публиковать этот цикл. Перед смертью он недвусмысленно изъявил свою волю – запретил издавать все, что не было напечатано при его жизни. Исключение в завещании он сделал только для «Карнавала животных».
Это обстоятельство тем более любопытно, что Фокин где-то раздобыл ноты «Лебедя» и разучивал пьесу на мандолине (в чьей обработке — не знаю) еще в 1908 году! Неужели произведение распространялось в списках, да еще и в переложениях для других инструментов? Так или иначе, премьера в узком кругу состоялась без всякой публикации, по рукописям – в 1886 году, вскоре после написания цикла.

И наконец, эффект Пиноккио

А может быть, бытование произведения – это его автономная, независимая от автора жизнь? Может быть, оно эволюционирует самостоятельно?
На самом деле, ответ на этот вопрос вряд ли однозначен, причем подобных примеров на самом деле немало.
Может быть, подобно тому, как деревянная кукла, сделанная мастером, обрела собственную жизнь и стала вести себя по-всякому, в общем, по своему разумению – произведения литературы и искусства развиваются и изменяются вместе с поколениями публики?
И, опять-таки, моя трактовка Пиноккио тоже грешит той же неоднозначностью: кто знает, что себе думал Карло Коллоди? Может, он ничего такого и не думал, а я вот взял и изобрел эффект Пиноккио…